Неточные совпадения
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться
кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться;
губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
Он дышал тяжело, глубоко и редко; на окраинах
губ выдавилась
кровь; пот выступил на лбу.
Кровь еще покрывала ее иссохшие
губы. Она повела кругом глазами, осматриваясь...
Господин этот был лет тридцати, плотный, жирный,
кровь с молоком, с розовыми
губами и с усиками и очень щеголевато одетый.
Холеное, голое лицо это, покрытое туго натянутой, лоснящейся, лайковой кожей, голубоватой на месте бороды, наполненное розовой
кровью, с маленьким пухлым ртом, с верхней
губой, капризно вздернутой к маленькому, мягкому носу, ласковые, синеватые глазки и седые, курчавые волосы да и весь облик этого человека вызывал совершенно определенное впечатление — это старая женщина в костюме мужчины.
Самгин увидел, что пухлое, почти бесформенное лицо Бердникова вдруг крепко оформилось, стало как будто меньше, угловато, да скулах выступили желваки, заострился нос, подбородок приподнялся вверх,
губы плотно сжались, исчезли, а в глазах явился какой-то медно-зеленый блеск. Правая рука его, опущенная через ручку кресла, густо налилась
кровью.
— А —
кровью пахнет? — шевеля ноздрями, сказала Анфимьевна, и прежде, чем он успел остановить ее, мягко, как перина, ввалилась в дверь к Варваре. Она вышла оттуда тотчас же и так же бесшумно, до локтей ее руки были прижаты к бокам, а от локтей подняты, как на иконе Знамения Абалацкой богоматери, короткие, железные пальцы шевелились,
губы ее дрожали, и она шипела...
Лидия молчала, прикусив
губы, опираясь локтями о колена свои. Смуглое лицо ее потемнело от прилива
крови, она ослепленно прикрыла глаза. Климу очень хотелось сказать ей что-то утешительное, но он не успел.
Но Клим видел, что Лида, слушая рассказы отца поджав
губы, не верит им. Она треплет платок или конец своего гимназического передника, смотрит в пол или в сторону, как бы стыдясь взглянуть в широкое, туго налитое
кровью бородатое лицо. Клим все-таки сказал...
Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. «Ну, на, ешь, на, подавись, на, — начал он, прищурив глаза и опустив углы
губ, — на, душегубец окаянный, пей христианскую
кровь, пей…»
Все тело их было покрыто каплями
крови — в особенности круп,
губы, шея и холка, то есть такие места, которые лошадь не может достать ни хвостом, ни зубами.
Вчера Полозову все представлялась натуральная мысль: «я постарше тебя и поопытней, да и нет никого на свете умнее меня; а тебя, молокосос и голыш, мне и подавно не приходится слушать, когда я своим умом нажил 2 миллиона (точно, в сущности, было только 2, а не 4) — наживи — ка ты, тогда и говори», а теперь он думал: — «экой медведь, как поворотил; умеет ломать», и чем дальше говорил он с Кирсановым, тем живее рисовалась ему, в прибавок к медведю, другая картина, старое забытое воспоминание из гусарской жизни: берейтор Захарченко сидит на «Громобое» (тогда еще были в ходу у барышень, а от них отчасти и между господами кавалерами, военными и статскими, баллады Жуковского), и «Громобой» хорошо вытанцовывает под Захарченкой, только
губы у «Громобоя» сильно порваны, в
кровь.
Вся история римского падения выражена тут бровями, лбами,
губами; от дочерей Августа до Поппеи матроны успели превратиться в лореток, и тип лоретки побеждает и остается; мужской тип, перейдя, так сказать, самого себя в Антиное и Гермафродите, двоится: с одной стороны, плотское и нравственное падение, загрязненные черты развратом и обжорством,
кровью и всем на свете, безо лба, мелкие, как у гетеры Гелиогабала, или с опущенными щеками, как у Галбы; последний тип чудесно воспроизвелся в неаполитанском короле.
Она склонила голову перед Петром, потому что в звериной лапе его была будущность России. Но она с ропотом и презрением приняла в своих стенах женщину, обагренную
кровью своего мужа, эту леди Макбет без раскаяния, эту Лукрецию Борджиа без итальянской
крови, русскую царицу немецкого происхождения, — и она тихо удалилась из Москвы, хмуря брови и надувая
губы.
Симон, бывший свидетелем этой глупой сцены, бледнел и краснел, до
крови кусая
губы. Бедный мальчуган страстно ревновал запольскую красавицу даже, кажется, к ее шали, а когда на прощанье Харитина по-родственному поцеловала его, он не вытерпел и убежал.
Чувствуя, что лицо мое вдруг точно распухло, а уши налились
кровью, отяжелели и в голове неприятно шумит, я стоял пред матерью, сгорая в стыде, и сквозь слезы видел, как печально потемнело ее лицо, сжались
губы, сдвинулись брови.
Лоб его странно светился; брови высоко поднялись; косые глаза пристально смотрели в черный потолок; темные
губы, вздрагивая, выпускали розовые пузыри; из углов
губ, по щекам, на шею и на пол стекала
кровь; она текла густыми ручьями из-под спины.
— Ведь уж умирает, а всё ораторствует! — воскликнула Лизавета Прокофьевна, выпустив его руку и чуть не с ужасом смотря, как он вытирал
кровь с своих
губ. — Да куда тебе говорить! Тебе просто идти ложиться надо…
Когда Феде минул шестнадцатый год, Иван Петрович почел за долг заблаговременно поселить в него презрение к женскому полу, — и молодой спартанец, с робостью на душе, с первым пухом на
губах, полный соков, сил и
крови, уже старался казаться равнодушным, холодным и грубым.
— Не девушкой я за тебя выходила замуж… — шептали побелевшие
губы. — Нет моей в том вины, а забыть не могла. Чем ты ко мне ласковее, тем мне страшнее. Молчу, а у самой сердце
кровью обливается.
Только появление Макарки прекратило побоище: он, как кошку, отбросил Илюшку в сторону и поднял с земли жениха Федорки в самом жалком виде, — лицо было в
крови,
губы распухли.
А то целует-целует, да как куснет за
губы, так
кровь аж и брызнет… я заплачу, а ему только этого и нужно.
Он сказал это так громко, что все слышали его слова.
Кровь с необыкновенной силой прилила к моему сердцу; я почувствовал, как крепко оно билось, как краска сходила с моего лица и как совершенно невольно затряслись мои
губы. Я должен был быть страшен в эту минуту, потому что St.-Jérôme, избегая моего взгляда, быстро подошел ко мне и схватил за руку; но только что я почувствовал прикосновение его руки, мне сделалось так дурно, что я, не помня себя от злобы, вырвал руку и из всех моих детских сил ударил его.
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и
губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять
крови и плоти господней!
Вихров видеть не мог бедных животных, которые и ноги себе в
кровь изодрали и
губы до
крови обдергали об удила.
Дедушка и Сергей поочередно макали в соль спелые помидоры, из которых тек по их
губам и рукам красный, как
кровь, сок, и заедали их сыром и хлебом.
Я молча смотрел на
губы. Все женщины —
губы, одни
губы. Чьи-то розовые, упруго-круглые: кольцо, нежная ограда от всего мира. И эти: секунду назад их не было, и только вот сейчас — ножом, — и еще каплет сладкая
кровь.
На углу в белом тумане —
кровь — разрез острым ножом —
губы.
Площадь Куба. Шестьдесят шесть мощных концентрических кругов: трибуны. И шестьдесят шесть рядов: тихие светильники лиц, глаза, отражающие сияние небес — или, может быть, сияние Единого Государства. Алые, как
кровь, цветы —
губы женщин. Нежные гирлянды детских лиц — в первых рядах, близко к месту действия. Углубленная, строгая, готическая тишина.
На секунду у двери. Тот — тупо топает вверх, сюда. Только бы дверь! Я умолял дверь, но она деревянная; заскрипела, взвизгнула. Вихрем мимо — зеленое, красное, желтый Будда — я перед зеркальной дверью шкафа: мое бледное лицо, прислушивающиеся глаза,
губы… Я слышу — сквозь шум
крови — опять скрипит дверь… Это он, он.
Николаев остановился и грубо схватил Ромашова за рукав. Видно было, что внезапный порыв гнева сразу разбил его искусственную сдержанность. Его воловьи глаза расширились, лицо налилось
кровью, в углах задрожавших
губ выступила густая слюна. Он яростно закричал, весь наклоняясь вперед и приближая свое лицо в упор к лицу Ромашова...
Лицо капитана горело, глаза налились
кровью,
губы и щеки подергивало.
— Я не пойду, — сказал Александров неслышным ему самому голосом, и его нижняя
губа затряслась. Он и сам в эту секунду не подозревал, что в его жилах закипает бешеная
кровь татарских князей, неудержимых и неукротимых его предков с материнской стороны.
Берди-Паша понимает, изводится, вращает глазами, прикусывает
губу, но сделать ничего не может — боится попасть в смешное или неприятное положение. Но татарская
кровь горяча и злопамятна. Берди-Паша молча готовит месть.
Шатов и ударил-то по-особенному, вовсе не так, как обыкновенно принято давать пощечины (если только можно так выразиться), не ладонью, а всем кулаком, а кулак у него был большой, веский, костлявый, с рыжим пухом и с веснушками. Если б удар пришелся по носу, то раздробил бы нос. Но пришелся он по щеке, задев левый край
губы и верхних зубов, из которых тотчас же потекла
кровь.
Она имела вид разъяренной тигрицы: глаза ее были налиты
кровью,
губы пересохли, грудь высоко поднималась при дыхании.
Только лицо как будто всё изменится, побледнеет: глаза горят; взгляд рассеянный, беспокойный,
губы трясутся, так что бедняга нарочно прикусывает их, бывало, чуть не до
крови зубами.
Приказчик почтительно смеялся, хозяин уродливо растягивал
губы, Саша, багрово налившись
кровью, скрывался за прилавком.
Засучив рукава чапана, он долго читает выходной лист, шевеля землистыми, до
крови потрескавшимися
губами.
Это была голова, бритая, с большими выступами черепа над глазами и черной стриженой бородкой и подстриженными усами, с одним открытым, другим полузакрытым глазом, с разрубленным и недорубленным бритым черепом, с окровавленным запекшейся черной
кровью носом. Шея была замотана окровавленным полотенцем. Несмотря на все раны головы, в складе посиневших
губ было детское доброе выражение.
— Пошли прочь! — слабо сказал солдат, вытирая ладонью
кровь с
губ. — Текёт, скажи на милость…
Кровь бросилась в лицо юноши; незаметно взглянув на мачеху, он увидал, что
губы её плотно сжаты, а в глазах светится что-то незнакомое, острое. А Савелий Кожемякин добродушно говорил...
В числе счастливых четвертого пятка выскочил Локотков. Я заметил, что он не разделял общей радости других товарищей, избегавших наказания; он не радовался и не крестился, но то поднимал глаза к небу, то опускал их вниз, дрожал и, кусая до
крови ногти и
губы, шептал: «Под твою милость прибегаем, Богородица Дева».
«Дяденька, говорю, не убейте меня!» — «Не бойся, говорит, Аркаша, не бойся!» Пришел спектакль, подходит наша сцена; публика его принимает; гляжу,
губы у него трясутся, щеки трясутся, глаза налились
кровью.
Кровь была также у него во рту и на
губах: он слышал ее соленый, металлический вкус.
Глеб был в самом деле страшен в эту минуту: серые сухие кудри его ходили на макушке, как будто их раздувал ветер; зрачки его сверкали в налитых
кровью белках; ноздри и побелевшие
губы судорожно вздрагивали; высокий лоб и щеки старика были покрыты бледно-зелеными полосами; грудь его колыхалась из-под рубашки, как взволнованная река, разбивающая вешний лед.
Хохот этот относился не к нему, а к давно ожиданному мсье Вердие, который внезапно появился на платформе, в тирольской шляпе, синей блузе и верхом на осле; но
кровь так и хлынула Литвинову в щеки, и горько стало ему: словно полынь склеила его стиснутые
губы.
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от
крови, в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета
губ красивой девушки.
Татьяна Власьевна смотрела на него взглядом кошки на птицу, увлечённую своим пением. В глазах у неё сверкал зелёный огонёк,
губы вздрагивали. Кирик возился с бутылкой, сжимая её коленями и наклоняясь над ней. Шея у него налилась
кровью, уши двигались…
Голос у него прерывался,
губы вздрагивали, глаза налились
кровью. Медленно, дрожащей рукой он пригладил растрёпанные волосы и вдруг, взмахнув руками, глухо завыл...